Как умирал Самарский Государственный университет в 20-е годы ХХ века



  1. Не каждый человек с «профессорской» бородкой
    является настоящим профессором
    (общее наблюдение/народная мудрость)

  2. Среди всего, что в нас переплелось,
    порой самодовольство правит.
    Казаться или быть? Вот в чём вопрос,
    который Время перед нами ставит.

Считаться кем-то – или кем-то быть?
Быть смелым – или делать вид, что смелый?
Ты жертвовал, творил, умел любить,
Или об этом лишь вещал умело?...
(концертная речёвка рок-группы 70-х годов ХХ века «Машина времени»)

  1. «Сдох Никодим, да и пёс с ним»
    (русская народная заупокойная)




                                                                               В   «Сдох Никодим, да и пёс с ним»
                                                                               (русская народная заупокойная)





В последние годы что-то университетов и академий развелось – яблоку упасть некуда. Поэтому просвещённый читатель вполне логично может спросить: «Спозвольте-сс, о каком университете идёт речь? У нас, куда ни ткни, попадешь в университет. И все они – «Самарские». Медицинский – университет. Технический – университет. Есть ещё (или уже «был»?) университет Наяновой. Круче только академии – Экономическая. Педагогическая. Строительная. Связи. И так далее». И будет прав. Напомню: в советском Куйбышеве существовали девять институтов (Плановый, Медицинский, Авиационный, Строительный, Связи, Железнодорожный, СХИ, Культуры, Педагогический) и один Государственный университет. И как-то, знаете ли, Волга не выходила из своих берегов, ГЭС «имени Ленина» не прорывалась в городские районы и Жигулёвские горы не рухнули в тартарары. Такого обилия «университетов и академий», как при ВОРРОвскххх, не наблюдалось.

Поэтому сразу обозначим предмет повествования. Речь пойдёт о «том самом», настоящем, единственном и неповторимом университете, который, по сути, был ближе всех к самому понятию «университет» в подлинном смысле этого слова. О Самарском Государственном университете, существовавшем с 1918 по 1927 годы.

Сам жанр Великодержавной Показухи (то есть, создания видимости благополучия) предопределяет такое знаковое явление, которое я бы назвал «Паттерн Зарождения». Название условное, допускаю, что может существовать и лучшее. Если в стране когда-либо что-либо учреждалось («ЧосНАНО», банчок или кофейня), то об этом шёл громогласный трезвон в стиле «МЫ ОТКРЫЛИСЬ!!!» по всем СМО (средствам массового оболванивания), «в воздух чепчики бросали», поднимались фужеры с шампанским, и тому подобная веселуха. Напротив, если что-либо закрывалось, то это происходило в максимально приглушённом информационном пространстве («а чё греметь-то?»). Это обстоятельство отразилось и на, так сказать, «научно-историческом процессе». Существует великое множество исторических исследований и «трудов», посвящённых открытию чего-либо. И, при этом, практически не наблюдается «работ», посвящённых закрытию, упразднению, ликвидации разных структур.

Нечто подобное случилось и с Самарским университетом. При его открытии «трубили в фанфары» и «били в литавры». При его закрытии всё происходящее было сокрыто в мутных водах пропаганды, которая, сами знаете, врать не станет, зато умеет «громко молчать» о вопиющем, не говоря уж о таких маловажных событиях, как закрытие университетов. Поэтому ныне даже некоторые «профессиональные» пребывают в сумятице по вопросу «Так закрылся в 1923 году Самарский Госуниверситет или нет?!».


Общий истерично-восторженный настрой «почтенной публики» при создании Самарского университета летом 1918 года передают строки из местного издания того времени – «Ученых известий Самарского университета» (выпуск I):

«Открытие университета.

11 августа после молебна, отслуженногo на Соборной площади преосвященным Михаилом, епископом Самарским, Совет профессоров, представители земства и городского самоуправления, сопровождаемые многочисленною публикой, состоящей из делегатов от различных союзов, партий, общественных организаций и учебных заведений, с плакатами, знаменами и значками отправились к Комитету членов Учредительного собрания (дом Наумова по Дворянской), где представитель комитета (В.К. Вольский) вручил Е.Е. Лазаревy (представителю ведомства народ. просвещения) художественно исполненную (A.H. Коpноуховым) грамоту, содержащую приказ № 216 o преобразовании педагогическаго Института в Университет. После прочувствованной речи, обращенной к представителям земства и города, профессорам и всем стоящим внизу участникам процессии, Е.Е. Лазарев передал грамоту и. о. председателя губернской земской управы Н.Л. Дмитриеву. После речей и. о. председателя управы городского головы и ректора Университета процессия двинулась к памятнику Александра II, где с высокого помоста в присутствии огромной толпы, грамота была громко прочитана Н.Л. Дмитриевым и торжественно вручена ректору Университета А.П. Нечаеву, при дружных и долго несмолкаемых аплодисментах со стороны всех присутствовавших. Последовал обмен речей между и. о. председателя управы и ректора, после чего процессия двинулась к городской управе, затем к губернской и уездной, где от имени Университета были произнесены приветствия городу и земству. Наконец, процессия подошла к бывшему Педагогическому Институту. Пред ней спустилась завеса, и глазам предстала новая вывеска: «Самарский Университет». С пением «Gaudeamus igitur» профессора и их многочисленные гости вошли в новый храм высшей науки. Там открылось первое заседание Совета профессоров в присутствии большого числа приглашенных гостей. Последовал целый ряд речей приветствий, o чем подробно говорит прилагаемый при сём протокол, составленный Секретарем совета проф. В.В. Гориневским».


Там же приводились тексты восторженных приветствий. Риторика – в общем стиле Великодержавных сюси-пюси-ликований: «Начавшееся возрождение страны из недр Самары» (!), «Новый храм науки», «Детище демократии», «Исторический день», … и тому подобные словесные конфетти.

Но, как показали события последующих лет, никакого «возрождения страны из недр Самары» не произошло. Напротив, приключилось дикое и чудовищное сваливание в свирепейшие репрессии, нескончаемые казни, пытки и убийства людей, в Ежовщину, Бериевщину, Абакумовщину, ГУЛАГ, концлагерный и тюремный Беспредел (да и на «воле» – Зоне Большой – Беспредела было «по горло»), маниакальное, с явными признаками серьёзнейшей психопатологии, вынюхивание крамолы, травлю инакомыслящих, принудиловку, наклеивание бездоказательных, облыжных ярлыков из ненависти, «Лабораторию Майрановского», тотальное стукачество, карательно-пыточный профессионализм и прочие явления и процессы в духе «Самой демократичной [на словах, для блезиру] в мире» Конституции 1936 года. И это не удивительно. Удивительно было бы, если бы всего этого не произошло: едва только смолкли песнопения «Gaudeamus igitur», так сразу понеслись отрывочные хлопки расстрельных выстрелов, по нарастающей.


За свою несчастливую историю Самарский Госуниверситет умирал несколько раз. Всякий раз усилий реаниматоров едва хватало для того, чтобы вытащить его «с того света». По сути, всё его бытие, в разного рода возрождениях и реинкарнациях, было медленной агонией. На протяжении всех периодов его судорожной, унылой жизни с каждым днём всё более становилась очевидной бессмысленность его существования. В крайне отсталой, архаичной стране, где главным (по сути, единственным) общепризнанным смыслом человеческой деятельности является разудалое, безудержное воровство денег и матценностей, сопровождаемое имитацией «достижений» и «свершений» (Её Величество Показуха), само существование «университетов» априори абсурдно. Нужны ли они, вообще?

Разумеется, назвать что-либо чем-то – это вовсе не то же самое, что превратить его в искомую сущность. Можно воткнуть палку в землю, и сказать: «Вот это теперь великий научно-исследовательский институт, университет, «ФосНано» или нечто в таком роде». А тех, кто отказывается этому верить, преследовать уголовно, до 15 лет инских концлагерей. Но станет ли воткнутая палка институтом или университетом – большой вопрос? [пропуск фрагмента текста по основаниям безопасности]

Кстати, именно по принципу «воткнутой палки» строят свою позицию современные радетели за «восстановление Самарского университета». По их мнению, во что бы то ни стало, следует «восстановить» университет в Самаре («воткнуть палку» и обозвать её громким словом «Университет», не заботясь о его смысловом наполнении). И дальше уже можно предаться любимой … забаве – распилам бюджетных денег по тысячам направлений. Распилы денег – это ведь не только откручивание миллионов и миллиардов. Выписанные «своим людям» зря-плАтки, ставочки, надбавочки, премии, загранкомандировочки, степенушечки – это тоже распилы. Плюс традиционное бахвальство, как историко-национальный феномен, ещё никто не отменял. Спустя век после описываемых событий, ситуация в обществе свидетельствует о том, что Самаре 20-х годов ХХ века больше подходили пулемётные курсы на платформе Великодержавной Абакумовщины, нежели «университет». Как, кстати, и Самаре 20-х годов XXI века.


Историю Самарского Госуниверситета 1918-1927 годов можно условно разделить на три фазы:

  1. «Фаза расцвета» (от его создания до «Голода в Поволжье») – лето 1918-осень 1921 года.
  2. «Фаза упадка» (с «Голода в Поволжье» до ликвидации всех немедицинских структур) – осень 1921-осень 1923 годов.
  3. «Агония и смерть» – осень 1923-конец 1927 годов.

Невесёлая схематика: большая часть времени существования СГУ приходилась на «упадок, агонию и смерть». А на рубеже 10-х и 20-х годов XX века его отцам-основателям казалось, что «расцвет» будет вечным, и надо только, засучив рукава, привлечь выгодными условиями («зазвать») как можно больше «светил», если не мирового уровня, то хотя бы всероссийского. Сама жизнь внесла свои коррективы в эти иллюзии, и произошло то, что произошло: Самарский университет вскоре вступил в эпоху упадка, из которой ему уже не было суждено выползти живым.

Как нетрудно догадаться, это повествование посвящено третьей фазе – периоду 1923-1927 годов.

Наименование периодов, разумеется, условно-относительное. Третий период – «Агония и смерть» 1923-1927 годов – охватывает только деятельность медицинских органов научно-учебного процесса. Других тогда просто не осталось. К сентябрю 1923 года все немедицинские направления научной и учебной деятельности СГУ прекратили своё существование, что некоторыми гражданами (и тогда, и сейчас) было расценено именно как «закрытие СГУ». Иные современные «исследователи» в статусе «профессиональных» в наши дни в своих «научных работах» прямо заявляют о «закрытии СГУ в 1923 году», как о свершившемся факте (см. ниже).

Тем не менее, вопреки многочисленным утверждениям о «закрытии СГУ в 1923 году», и после осени 1923 года его органы управления – ректорат, Правление, а с 1926 года к ним добавился ещё и Совет, – продолжали существовать и функционировать, до конца 1927 года. В 1926 году даже был восстановлен Совет СГУ, исчезнувший куда-то тремя годами ранее, в 1923 году. В конце 1925 года вышестоящий орган – Главпрофобр – разослал в высшие учебные заведения СССР указание об организации Советов в «однофакультетных» ВУЗах. Данная норма прямо затрагивала Самарский Госуниверситет, поэтому указание было немедленно выполнено. 13 января 1926 года состоялось Организационное заседание Совета СГУ, на котором собравшиеся избрали его членов. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1 д. 314, лл. 98, 99). Если в 1922 году Совет СГУ состоял всего из 4 человек (Фридолин, Спасский, Романовский, Циммерман) (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 961, л. 10), то в январе 1926 года в его составе насчитывались 24 человека. Кроме Совета СГУ, в январе 1926 года также была создана университетская Ревизионная комиссия. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1 д. 314, л. 100).

Впрочем, Совет СГУ на финальной стадии существования университета собирался всего один раз – 14 февраля 1927 года (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, л. 561). Единственное заседание Совета СГУ было посвящено, как нетрудно догадаться, «святая святых» – рассмотрению и утверждению денежных смет на содержание Медфака и неких «курсов усовершенствования врачей» (там же).

Оставшаяся часть СГУ – Медицинский факультет – в 1923-1927 годах жила своей жизнью, бурлила и действовала, как могла. Студенты продолжали обучение, сдавали экзамены и зачёты, профессора и преподаватели творили научную и служебную карьерку, клиники в безостановочном режиме врачевали новых «хозяев жизни» – губернское начальство, а заодно и затюканное войнами, мобилизациями, репрессиями и беспросветной бедностью население. ЗЫ. «Это я про них!!! Это я не про вас!!!», – фильм «Пункт назначения – 5», реплика на 15-й минуте фильма.


Определённый интерес представляют собой сведения о закрытии и прекращении существования Самарского Госуниверситета, содержащиеся в фонде Р-28 Госархива Куйбышевской области.

Ко второй половине 1923 года все направления научно-учебной деятельности Самарского Государственного университета, за исключением медицинского, постепенно свернули свою деятельность и в итоге прекратили своё существование. Главной, по сути единственной, причиной являлось отсутствие финансирования университета. Это выразилось в, своего рода, «реформе факультетов». Ещё весной 1921, за два года до описываемых событий, года некоторые факультеты СГУ были отнесены к условным категориям: «Милитаризованные» факультеты – Медицинский и Агрономический. «Ударный» факультет – Рабочий. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 678, лл. 117-120). Социально-исторический и Физико-математический факультеты к категориям отнесены не были, по-видимому, из-за того, что «наверху», в Наркомпросе РСФСР, к тому времени уже было принято принципиальное решение об их скором расформировании. В сентябре 1921 года Физмат и Социст преобразовали в Педагогический факультет СГУ.

Для управления «Милитаризованными» Медицинскими факультетами по всей Советской России в 1920 году в Москве было создано специальное «Управление военных комиссаров медицинских факультетов Республики» во главе с доктором Л.Ф. Раухваргером. В Самарском Госуниверситете военкомом Медфака в 1920-1922 годах являлся «старый революционер» (правда, небольшевистского окраса) Х.И. Циммерман, его заместителем – молодой активист С.И. Дедущик. В декабре 1920 года с целью координации действий всех медицинских факультетов РСФСР в Москве был проведён Всероссийский съезд военкомов медицинских факультетов. Тем самым, подчёркивалось их особое значение по сравнению с другими университетскими факультетами. «Милитаризированная» форма управления медицинскими факультетами сохранялась до ноября 1922 года. (ПАКО. Ф. 656, оп. ХХ1, д. ХХ80, личное дело военкома Медфака СГУ Х.И. Циммермана).

В мае 1922 года из состава Самарского Государственного университета «ушёл» «Милитаризованный» Агрономический факультет. Он был преобразован в самостоятельный «Практический» Сельскохозяйственный институт – СХИ. (ГАКО. Фонд Р-134, опись 1, дело 11, лл. 9, 13, 19).

В сентябре 1923 года без всяких перевоплощений и реорганизаций закрылся Педагогический факультет.

«Ударный» Рабочий факультет (Рабфак) с самого начала своего существования жил своей особой, «не вполне университетской», жизнью. Рабфаку, в общем-то, изначально было безразлично, в каких структурах, «под чьим крылом», пребывать, что, собственно, и подтвердило его последующее существование в расплывчатом статусе, значительно перекрывшее сроки жизни как самого СГУ, так и всех университетских структур, включая мутные так называемые «учебно-вспомогательные учреждения» типа «Общества экспериментальной педагогики» и «Института дошкольного воспитания» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 656, лл. 26-27).

В Отчёте СГУ за 1926/1927 годы отмечалось, что «Рабфак выделился под тем же названием, но во вполне самостоятельную, не имевшую никакой связи с университетом, единицу» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, лл. 554-555).

Осенью 1923 года в составе СГУ из всех, ранее существовавших, факультетов остался только Медицинский факультет со своими клиниками. Собственно, Медфак, таким образом, стал самим университетом, а университет стал Медфаком. Эти понятия слились воедино. Фактически, начиная со второй половины 1923 года, СГУ превратился в большой Медицинский институт. Произошло, своего рода, «омедицинивание» Самарского университета. И одним из важнейших его признаков стало постепенное исчезновение университетских кафедр, как таковых. С осени 1923 года из документооборота СГУ упоминания о кафедрах постепенно исчезают, а вся научно-учебная деятельность «омедицинизированного» университета расползается по профильно-функциональным клиникам, коих насчитывалось почти 20 (если точнее, то 17, а в 1925 году уже 14) (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 656, л. 32). К 1926/1927 учебному году в составе Медфака остались лишь 11 клиник (ГАКО. Р-28, оп. 1, д. 342, л. 11).

Тем не менее, де-юре, формально органы управления СГУ – ректор и ректорат, Правление, а с 1926 года к ним добавился и Совет СГУ – продолжали существовать до его полного исчезновения – до конца 1927 года. Не удивительно, что административными руководителями университета того периода являлись деятели медицины: П.В. Занченко, Е.Л. Кавецкий, А.К. Софотеров, а также «вечный студент» К.В. Ильменский.

Оставшись без конкурентов, осенью 1923 года Медицинский факультет СГУ буквально расцвёл. Натурально, без экивоков. К моменту упразднения всех немедицинских направлений, к осени 1923 года, в университете сформировался мощный по своему составу коллектив учёных-медиков. Для университетских деятелей того периода характерно органичное сочетание нескольких личностных начал: практического врачевания, научной деятельности и преподавательской практики. Некоторые, наиболее крупные фигуры, к этому набору добавляли ещё и администраторскую деятельность. Это, в первую очередь, ректоры СГУ П.В. Занченко и Е.Л. Кавецкий, профессора Э. Винтелер и П.М. Никифоровский, а также доцент А.К. Софотеров, В.А. Гусынин. Медицина – не филология и не история. Липовых авторитетов тут, в принципе, не бывает и не может быть. Впечатляет перечень учёных, составлявших к осени 1923 года научно-преподавательскую когорту университета:

Ректоры – П.В. Занченко (1923-1924 годы) и Е.Л. Кавецкий (1924-1927 годы).

М.И. Аккер – профессор по кафедре «нормальной» анатомии
Н.В. Белоголовов – профессор по кафедре болезней «ухо-горло-нос».
Е.И. Голишевский – профессор по кафедре одонтологии.
Валентина В. Гориневская – профессор по кафедре хирургической патологии
М.Н. Гремячкин – профессор госпитальной терапевтической клиники, председатель Терапевтической Предметной комиссии Медфака СГУ
В.В. Колчин – профессор по кафедре кожных и венерических болезней
А.А. Корнилов – профессор клиники нервных болезней
Ю.В. Португалов – профессор клиники душевных болезней
Л.И. Сергиевский – профессор, директор Глазной (офтальмологической) клиники
М.А. Чалусов – профессор, директор госпитальной хирургической клиники

После отъезда из Самары осенью 1924 года профессора по кафедре акушерства и гинекологии П.В. Занченко кафедру и клинику возглавлял «сильный» доцент А.К. Софотеров.

Кроме профессоров, также «сильным» являлся и преподавательский состав Медфака СГУ 1923-1927 годов:

А.В. Бардин – ассистент клиники нервных болезней
В.А. Беляев – кафедра факультетской терапевтической клиники
В.А. Гусынин – преподаватель, прозектор кафедры топографической анатомии и оперативной хирургии
П.П. Крылов – преподаватель кафедры бактериологии
В.М. Курзон – клиника детских болезней
Н.И. Пильман – ординатор кафедры глазных болезней
Н.Я. Рыжих – ассистент по кафедре одонтологии
А.А. Сосновцев – ассистент кафедры «нормальной» анатомии
А.К. Софотеров – доцент СГУ, директор акушерско-гинекологической клиники
И.М. Тылес – ординатор кожно-венерической клиники
И.А. Финк – ассистент кафедры болезней «ухо-горло-нос».
П.Ф. Францев – клиника заразных болезней
Н.Н. Чашкин – кафедра диагностики с семиотикой
И.И. Цветков – судебная медицина
М.Г. Шульц – ассистент кафедры заразных болезней


Поразительно то, что все эти уникальные кадры были собраны под крышей СГУ практически одномоментно, а не в порядке очередности по принципу «этот убыл – тот прибыл» (как функционеры партийно-государственной номенклатуры). Все перечисленные деятели и к осени 1926 года составляли костяк научно-преподавательского состава СГУ (за единичными исключениями). (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, лл. 415-419 – Список врачей, работавших на Медфаке СГУ на 01.03.1926; ф. Р-28, оп. 1, д. 707, лл. 106 – Списки служащих СГУ (по клиникам) на 15.09.1926).

Первые разговоры о «ликвидации университета» пошли в мае 1922 года. В заседании Пленума Самарского губисполкома 6 мая 1922 года по докладу его председателя В.А. Антонова-Овсеенко было решено: «Постановление объединённого заседания Президиума Губкома РКП и Губисполкома от 20 апреля 1922 года о закрытии университета утвердить, а постановление Президиума Губисполкома от 4 мая 1922 года в части, касающейся выяснения возможности дальнейшего существования университета, отменить» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 189, л. 36).

Тогда же – 6 мая 1922 года – была образована «Ликвидационная комиссия» («Нумеръ Раз») Самарского Государственного университета под председательством ректора СГУ П.П. Фридолина в составе членов: Д.В. Романовского (от Губисполкома), М.Н. Яшанова (от губернской РКИ) плюс необозначенного «представителя студенчества» (там же, л. 36).

Началась «Попытка № 1» по «закрытию Самарского университета». После таких судьбоносных решений, что называется, «пошёл процесс» ликвидации Самарского Государственного университета. Заседания «Ликвидационной комиссии» сыпались, как из «рога изобилия»: 1 июня, 15 июня, 19 июня, 23 июня, 29 июня 1922 года (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 189, лл. 11-36). Практически все они были посвящены «вечной проблеме» распоряжения остающимся имуществом. Тут и «банки-склянки», и «дрова», и «дрань штукатурная», и «щётки половые», и нефть, исчисляемая «сотнями пудов», и ещё миллион наименований университетского барахла. Профессора С.Д. Балухатый и С.А. Щеглова оставили свои должности в СГУ в мае 1922 года именно по причине «закрытия университета» (Личное дело Балухатого, лл. 16, 45; Личное дело Щегловой, л. 27: «От 10 мая 1922 – Вследствие закрытия СГУ я уезжаю в Институт сравнительного языкознания…»). 3 мая 1922 года Самарский губисполком командировал ректора СГУ П.П. Фридолина «для выяснения вопросов, связанных с закрытием в Самаре университета» (ГАКО. Личное дело Фридолина). И здесь нет ошибки или описки: речь идёт именно о мае 1922 года, а не о мае 1923, когда закрытие немедицинских структур СГУ стало вопросом ближайшего времени.

Администрация СГУ предпринимала усилия если не для предотвращения его закрытия, то хотя бы для максимальной его отсрочки. 2 апреля 1922 года в заседании Совета СГУ было принято решение официально обратиться в органы власти Киргизской и Татарской Республик, в Пензенский, Уфимский, Симбирский губисполкомы «как заинтересованные в сохранении СГУ» с предложением «…взять часть расходов по содержанию Самарского Государственного университета», «принять участие в расходах по содержанию университета». (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 194, лл. 9, 19).

Тогда же, в мае 1922 года, ставился вопрос об отсрочке закрытия Медицинского факультета СГУ до июля 1922 года. Предполагалось направить в Самару Комиссию «из Центра» «для выяснения возможности дальнейшего существования университета» (ГАКО. Ф. Р-28,оп. 1, д. 194а, л. 96). Не установлено, приезжала ли в Самару именно «эта Комиссия», но сам факт упоминания о ней в официальном документе весьма показателен.

Бензина в огонь подливало и общее мнение профессуры о довольно низком уровне квалификации будущих специалистов. В Отчёте СГУ за 1926/1927 годы констатировалось: «Неблагоприятные условия для академической жизни университета, а также милитаризация студенчества, когда оно в силу необходимости отвлекалось общественной работой в ущерб учёбе, привели к тому, что студенты, имея слабую подготовку, переводились с курса на курс условно» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, л. 554).

Разговоры о предстоящей ликвидации СГУ в 1922-1923 годах были столь упорными, что многие и впрямь уверовали в то, что скорее рано, чем поздно, он прекратит своё существование. Большинство уволенных в 1922-1923 годах сотрудников немедицинских специальностей были абсолютно уверены в том, что закрытие СГУ в 1923 году – состоявшийся факт, и что их уволили именно по причине «закрытия университета» (ГАКО, личные дела братьев В.Н. и Н.Н. Громовых).

30 августа 1923 и. о. ректора СГУ, декан Педфака проф. П.А. Смирнов обратился в Самарский губисполком с характерным заявлением:

«Ввиду неожиданного закрытия Самарского Государственного университета я вынужден сейчас обратиться в Государственный Учёный Совет о предоставлении мне вакантной кафедры физики в одном из ВУЗов Республики и, в частности, в Воронежском сельскохозяйственном институте…» (ГАКО. Ф. Р-38, оп. 1, д. 91, лл. 85, 125).

Слухи о предстоящей ликвидации СГУ нарастали до лета 1923 года, когда они обрели чёткие формы неотвратимого действа. 31 августа 1923 года местная «Коммуна» уведомила всё прогрессивное человечество о закрытии СГУ.


Может быть, поэтому, уже в современную эпоху, в квазинаучном пространстве появились безапелляционные утверждения (ЦИТАТЫ):

  • «Самарский университет был закрыт в 1923 году. За короткий период его существования в нём работало более 200 профессоров и преподавателей, но кадровый состав не отличался стабильностью» (Cyberleninka.ru, дата не указана, приблизительно 2018-2022 годы);
  • «В связи с этими обстоятельствами учёные, прибывшие ранее из центра, стали покидать Самару. В 1923 г. университет был закрыт». (Cyberleninka.ru, дата не указана, приблизительно 2018-2022 годы);
  • «Ликвидация в 1923 г. Самарского университета и Промышленно-экономического института практически уничтожила складывавшееся в Самаре высшее образование». (Cyberleninka.ru, статья поступила в редакцию 11.12.2017); и так далее. [выделено мной – Д.К.]


Прочитав эти строки, иной современный интересант, без критического восприятия информации, может сделать однозначный вывод о реальном закрытии СГУ осенью 1923 года, и даже ссылаться на процитированные источники, как на божескую истину. Но фактически закрытие Самарского Государственного университета случилось не в 1922, и не в 1923 году, а значительно (для постреволюционной эпохи) позже – осенью 1927 года. Таким образом, Самарский Госуниверситет просуществовал почти 10 лет. Или около того – с августа 1918 года по сентябрь 1927 года.

Разумеется, Самарский Государственный университет НЕ БЫЛ ЗАКРЫТ в 1923 году. Во второй половине 1923 года он лишь претерпел существенные структурные и кадровые изменения, которые, хотя и были весьма радикальными, но всё же не повлекли за собой его закрытие. Закрылись осенью 1923 года лишь его немедицинские учебные и научные структуры.

Тем не менее, осенью 1923 года жизнь Самарского Государственного университета вновь буквально висела на волоске. Началась «Попытка № 2» по «закрытию Самарского университета». 5 сентября 1923 года Президиум Самарского Губисполкома в своём Распределительном заседании снова сформировал Ликвидационную комиссию СГУ («Нумеръ Два») в следующем составе:

Председатель Комиссии – ректор СГУ П.В. Занченко. Члены Комиссии: С.И. Дедущик (от Правления СГУ), Соскинд (от Губздрава), а также будущая жертва «Ленинградского дела» 1949-1950 годов П.А. Тюркин (от губернского отдела народного образования) (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 243, л. 37).

Созданию Ликвидационной комиссии СГУ «Нумеръ Два» предшествовала полученная в первых числах сентября 1923 года телеграмма заместителя заведующего Главпрофобром НКПрос РСФСР А.З. Каменского (убит «своими» в репрессии 1937 года): «Коллегия Наркомпроса постановила Самарский Государственный университет закрыть» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 243, л. 37). Казалось бы, вопрос окончательно решён, и дело оставалось лишь за технической организацией ликвидации СГУ. Фактически в существовании СГУ были заинтересованы лишь те, кто с него кормился (получал зарплаты, квартиры, пайки, дрова). Объективной потребности в нём не было. Или «почти» не было. Никто и в страшном сне не мог предположить, что заведение просуществует ещё четыре года!

11 сентября 1923 года постановлением Президиума Самарского губисполкома заведующий губернским ОНО П.А. Тюркин был освобождён от работы в Ликвидационной Комиссии СГУ «ввиду перегруженности работой». Вместо него в состав Комиссии определили заведующего Самарским Губполитпросветом 23-летнего А.Е. Цвилиховского. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 243, л. 40). Цвилиховский, в отличие от Тюркина, не дожил до «благодатной» эпохи «Ленинградского дела» – его расстреляли в сентябре 1937 года.

Но такие пертурбации не устраивали вышестоящую инстанцию – Главпрофобр Наркомпроса РСФСР. Там посчитали не приемлемым, чтобы ликвидацию учреждения с неизменно сопутствующими ей материально-финансовыми махинациями проводил его руководитель. 15 октября 1923 года по указке Москвы Самарский Губисполком перекомпоновал первоначальный состав Ликвидационной Комиссии. «Перегруженного работой» П.А. Тюркина сделали её председателем, а членами комиссии остались Занченко, Дедущик и Соскинд. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 243, л. 64).

С 15.09.1923 по 27.09.1923 года новый ректор СГУ П.В. Занченко находился в командировке в Москве в Отделе медицинского образования Главпрофобра Наркомпроса РСФСР. Цель командировки: «по делам, связанным с ликвидацией Самарского университета». (ГАКО. Личное дело П.В. Занченко, л. 9).

После того, как весть о предстоящем закрытии СГУ распространилась по Самаре, нашлось немало заинтересованных в том, чтобы поживиться остающимися без хозяина материальными ценностями и всяким «б/у» барахлом. Осенью 1923 года множество организаций заявили о своём намерении получить хотя бы частичку наследства СГУ. Как коршуны, накинулись они на имущество чахнущего день ото дня университета. Почему-то особым спросом пользовались… парты.

27 сентября 1923 года Самарский губкомхоз направил в СГУ просьбу «ввиду закрытия Самарского университета остались свободными учебные парты – просьба предоставить эти парты Управлению предприятий губкомхоза» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 243, л. 21).

В сентябре 1923 года «Общество археологии, истории, этнографии и естествознания» (любимая «дочка» СГУ) обратилось в Ликвидационную комиссию с просьбой получить «книги и пособия по старославянскому языку, а также книжные шкапы и мебель» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 243, л. 23).

В сентябре 1923 года Рабфак СГУ (который, хотя и жил собственной жизнью, всё же не упускал случая использовать свою формальную аффилированность СГУ, когда это было выгодно) подал запрос на парты, классные доски, столы, скамейки, табуретки, мебель из канцелярии, пишущую машинку, несгораемый шкаф, письменные принадлежности (там же, л. 28). Через пару дней Рабфак одумался, и к заявленному запросу добавил ещё и «химическую лабораторию» (там же, л. 29).

12 сентября 1923 года Самарская советско-партийная школа прислала запрос на мебель – парты, классные доски, стулья, скамейки, диваны, кресла «и т. д.» (там же, л. 41).

25 сентября 1923 года Самарский «Электротехникум Губпрофобра» подал заявку на парты и классные доски (там же, л. 31).

В октябре структура с труднорасшифровываемым названием «Самгубвоенсанпод» пожелала получить спирометр (там же, л. 25).

Весть о предстоящей раздаче имущества распространилась за пределы Самарской губернии. В октябре 1923 года Воронежский университет прислал запрос на микроскопы, микротомы, «приборы для кафедры физиологии», реактивы (там же, л. 32).


Но все эти телодвижения оказались бесполезными – в итоге осенью 1923 года Университет удалось сохранить, и в стиле лозунга «Экспроприация экспроприаторов» в ноябре 1923 года произошла ликвидация самой Ликвидационной комиссии СГУ. (Р-28, оп. 1, д. 243, л. 1). «Ликвидирующего да ликвидируй».

На волне радости Президиум Самарского Губисполкома 5 октября 1923 года принял великодушное постановление «сохранить в текущем учебном году три старших курса Медицинского факультета – 3-й, 4-й и 5-й, гарантировав Главпрофобру, что материальная обеспеченность этих курсов имеется» (Р-28, оп. 1, д. 243, л. 62).

Чудо сохранения Самарского Госуниверситета осенью 1923 года имело своё рациональное объяснение. Мало-помалу, нашлись денежные средства для хотя и убогого, но всё же реально осязаемого его существования. В самопальном отчёте под названием «Краткая история С.Г.У.» (естественно, без даты, примерно середина 1926 года) с гордостью отмечалось, что «Это оказалось возможным лишь благодаря жертвам со стороны преподавательского состава и самообложения студентов. Профессора согласились работать при окладе 20 рублей в месяц, научные сотрудники – 12-15 рублей» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1 д. 314, л. 7).

В отчёте 1926 года также отмечалось, что «Медицинский факультет существует на некие «специальные средства». Причём, одним из главных ресурсов была «университетская аптека, открытая для вольной продажи в августе 1923 года». [На блатную должность заведующего аптекой был устроен другой «вечный студент» – Г.Л. Кастроль, впоследствии в возрасте 44 лет от роду убитый «своими» в мае 1938 года в ходе бессмысленных репрессий. Он поставил своеобразный рекорд длительности обучения на Медфаке СГУ – с 1921 по 1927 годы. Какая-то до боли знакомая картинка: тупо спекулировать (это не про Кастроля, а про руководство СГУ) остродефицитными товарами, получаемыми по монопольному положению, ради оплаты чего-то «большого и светлого». А ещё говорят, что «большевики душили, и таки задушили частную инициативку»!]. Далее в отчёте с грустью отмечалось, что «Этого фонда университет лишился в марте 1924 года по постановлению Губисполкома, для объединения всего аптечного дела аптека была передана Самарскому Губмедторгу» (там же, л. 7).

25 декабря 1925 года в ответ на запрос Главпрофобра № 120536 относительно происхождения денежных средств для функционирования университета Правление СГУ сообщало, что «Университет средств на зарплату из Центра не получает, а содержится за счёт имеющегося при нём спецфонда и субсидии Губисполкома». Подписали – ректор СГУ Кавецкий, секретарь СГУ – Молодцов (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1 д. 314, л. 33).

Как отмечалось, осенью 1923 года прекратили своё существование все немедицинские структуры СГУ. Фактически в его структуре остался лишь один факультет – Медицинский. Можно образно утверждать, что СГУ превратился в один такой, большой Медицинский институт или даже университет. Формально все университетские органы управления продолжали существовать до осени 1927 года. Во главе СГУ стояли полноправные ректоры – П.В. Занченко (1923-1924 годы) и Е.Л. Кавецкий (1924-1927 годы). Неутомимо действовало в 1924-1927 годах Правление СГУ в составе Кавецкого, Софотерова и Ильменского. Существовал и функционировал Секретариат СГУ – секретарь СГУ в 1925-1927 годах Г.К. Молодцов. Регулярно, два-три раза в месяц, проводились заседания Правления с обязательным их протоколированием (ГАКО Ф. Р-28, оп. 1, дела:

  • 267 [Протоколы заседаний Совета Медфака СГУ за 27.11.1923-16.09.1924];
  • 295 [Протоколы заседаний Правления СГУ за 01.10.1924-01.10.1925];
  • 311 [Протоколы заседаний Правления СГУ за 01.10.1925-30.09.1926];
  • 337 [Выписки из протоколов заседаний Правления СГУ и переписка с разными учреждениями за 06.10.1926-05.11.1927]).

Сроки окончательного расформирования Самарского Государственного университета в 1925-1926 годах несколько раз переносились. Вновь «костлявая рука» безденежья схватила вуз за горло. Уже в начале 1925 года началась новая «волна» отсрочек его ликвидации. Так, постановлением Главпрофобра от 23.02.1925 № 12727 ликвидация СГУ в составе двух курсов Медфака была отсрочена до 1 июля 1926 года (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, л. 30). Затем постановлением Наркомпроса РСФСР от 16.09.1925 срок ликвидации СГУ и Медфака был продлён до 1 мая 1927 года (там же, л. 31). Как о «Великой победе», радостной телеграммой 01.10.1926 из Москвы ректор СГУ Е.Л. Кавецкий сообщил об очередной отсрочке ликвидации университета «до июля 1927 года» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, лл. 1, 2).

Последнее принципиальное решение по этому вопросу по ходатайству Наркомпроса РСФСР приняло республиканское Правительство – Совет Народных Комиссаров РСФСР. Постановлением СНК РСФСР от 14.12.1926 года за «Утверждением» заместителя председателя СНК А.П. Смирнова (убит в Ежовщину) предписывалось «отсрочить ликвидацию Самарского университета до 01.10.1927 года» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, л. 23; Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, л. 243). Именно эта дата – 1 октября 1927 года – и стала «чёрным днём» в истории Самарского Госуниверситета. Если бы в наши дни, «по последней моде», был создан кенотаф СГУ, то на нём в качестве даты смерти следовало бы проставить именно её.

Хроническое безденежье сыграло злую шутку с вузовским начальством в масштабах всей страны. Дошло до курьёзов. В середине 20-х годов прошлого века сложилась жуткая, прямо скажем, нетерпимая ситуация, при которой советские «учоные» во время заграничных командировок оказывались совершенно без денег и не находили ничего лучшего в таком драматическом положении, как обращаться за помощью (читай, «за деньгами») в «родные» Полпредства (это госструктуры вроде нынешних консульств и посольств). Неслыханно, и даже для середины 20-х годов, когда в стране ещё не бушевала Шпиономания 30-50-х! Представляете, на какие «подвиги» способен советский, оказавшись в капиталистической стране без гроша в кармане?! Ситуация оказалась настолько типической, даже системной, что потребовалась специальная директива Наркомпроса «всем учреждениям Наркомпроса» от 08 мая 1926 года (влетела в СГУ 14.05.1926):

«Научные работники, командируемые Наркомпросом за границу за их личный счёт, часто оказываются там без средств и обращаются за помощью в Полпредства. Тем самым, ложась бременем на их весьма скромные бюджеты, которые никаких средств на указанные цели не имеют. Ввиду этого Наркомпрос предлагает:

1) Сократить количество заявок на заграничные научные командировки за личный счёт, предоставляя в Комиссию по загранкомандировкам лишь лиц, наиболее материально обеспеченных.

2) Прилагать к заявкам справки о размерах получаемого командируемым содержания и личную подписку командируемого, заверенную учреждением, о том, что во всё время командировки, как в Полпредства, так и в другие советские организации, данное лицо за материальной поддержкой обращаться не будет.

Без представленных означенных документов заявки Комиссией по заграничным командировкам рассматриваться не будут.

Подписал – заместитель Наркома просвещения РСФСР, председатель Комиссии по заграничным командировкам НКПроса И.И. Ходоровский». (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, л. 252).


Вот она – «Война против бедных» – в чистом её проявлении. А мы-то думали, что она при Ельцине началась…

Но, безденежье безденежьем, «закрытие закрытием», а именно тогда, в мае 1926 года администрация университета, повинуясь решению Главпрофобра НКПрос РСФСР (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 707, лл. 363-363е), нашла возможность направить в загранкомандировку профессора госпитальной терапевтической клиники Медфака СГУ М.Н. Гремячкина, да ещё и с женой – ординатором Детской клиники Медфака Е.А. Гремячкиной. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 311, лл. 186, 296, 330; д. 342, л. 97). По-видимому, супруги Гремячкины в условиях непростой советской действительности относились к категории «лиц, наиболее материально обеспеченных».

Впрочем, сверхштатному ординатору хирургической клиники Медфака А.З. Левину в загранкомандировке 8 мая 1926 года было отказано (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, лл. 266-267).

Информация о предстоящем закрытии университета в Самаре разлетелась в 1926-1927 годах по всему Советскому Союзу. Как и при несостоявшихся закрытиях СГУ в 1922 и 1923 годах, нашлось немало заинтересованных в завладении его имуществом. Немедля активизировались конкуренты – ловцы «человеческих душ», охотники за «ценными кадрами». Вербовкой высвобождаемых в Самаре медицинских специалистов активно занялись профильные учреждения со всей страны. В числе вербовщиков:

  • Ноябрь 1926 года – 1-й Московский Государственный университет – требуется штатный ассистент факультетской хирургической клиники. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 90);
  • Май 1927 года – Наркомат здравоохранения Туркменской Республики – требуются все специалисты, «желающие получить службу в Туркмении» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 425);
  • Май 1927 года – Омский медицинский институт (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 427);
  • Июнь 1927года – Военно-санитарное управление РККА (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, лл. 430, 454, 455);
  • Июнь 1927 года – Средне-Азиатский Государственный университет (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 433);
  • Июль 1927 года – Саратовский Государственный университет «имени Чернышевского» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 440);
  • Пермский Государственный университет – медицинский факультет (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 441);
  • Август 1927 года – Белорусский Государственный университет – медицинский факультет (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 450).

Значительное количество уволенных сотрудников СГУ поглотил Самарский губернский отдел здравоохранения. Ему требовались врачи-ортопеды, ординаторы-невропатологи, старший врач в город Троцк и другие специалисты. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, лл. 85-89). Свои заявки на специалистов подали и иные государственные органы системы здравоохранения: Оренбургский губернский здравотдел, Мелекесский уездный здравотдел, Полторацкий городской здравотдел (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, лл. 367, 368, 456). Врачи – не политкомиссары: «без зарплаты» не останутся.

УДРУЧАЮЩЕЕ ЗРЕЛИЩЕ СГУ В 1925-1927 ГОДАХ.

В предсмертный период 1925-1927 годов СГУ являл собой весьма удручающее зрелище. Не осталось и тени от былого величия 1920-1922 годов. Университет располагался в чужом здании. Своих у него не было. 12 октября 1925 года Правление СГУ направило в Главпрофобр сообщение о том, что «никаких зданий в распоряжении университета не имеется». (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, л. 2). При этом, на май 1922 года Университет обладал семью (!) корпусами. Смотрителем 7-го корпуса СГУ в 1922 году являлся некто Н.И. Иванов (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 194а, л. 102).

Типовая ведомственная анкета СГУ (разумеется, без даты; примерно май 1926 года) едва ли не с гордостью «за свои рубища» сообщала о том, чего Университет НЕ имеет. А не имел он ни своего земельного участка, ни зданий, ни общежития. И даже городской телефон в его распоряжении оставался всего один. Напомню, в 20-х годах прошлого столетия сотовой телефонии не существовало, поэтому версия о массовой замене стационарной связи на сотовую отпадает. Руководство СГУ располагалось в принадлежащем Самарскому губотделу народного образования здании по адресу угол улиц Красноармейской и Чапаевской 12-14/178. Университетское общежитие ютилось в помещении, принадлежавшем Сельскохозяйственному институту (СХИ), и проживали в нём… всего 18 студентов. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, л. 196). Динамика увядания отразилась и на изменении количества обитателей студенческого общежития Медфака СГУ: на 4 марта 1927 года их было всего 5 человек (из Информации СГУ в Жилищно-строительный отдел Адморгупра Наркомпроса РСФСР; ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, л. 300).

Из-за отсутствия в собственности СГУ зданий произошло даже небольшое недоразумение с Наркомпросом. Вышестоящая инстанция с недоверием отнеслась к сообщению СГУ об отсутствии на его балансе зданий, и с металлическими нотками попыталась уличить СГУ во лжи. 24 августа 1926 года СГУ направил в Административно-организационное управление (АОУ) Наркомпроса повторную информацию об отсутствии у него собственных зданий: «Во исполнение Вашего распоряжения № 89972… здание по ул. Красноармейской и Чапаевской 12-14/178… осенью 1924 года передано по акту Самарскому губОНО». (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, л. 331).

Недостаток финансирования СГУ привёл к тому, что даже клиники Медфака территориально располагались не в университетских помещениях (которых, см. выше просто не было), а в разных больницах Самары. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, лл. 9об-12 – Список клиник Медфака СГУ с указанием мест их дислокации).

Общий упадок, в котором СГУ пребывал в 1925-1927 годах, отразился на количестве его сотрудников. Если на пике своего расцвета в 1921-1922 годах в СГУ трудились более 466 человек (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 656, лл. 11-17), то на 1 марта 1926 года осталось лишь 53 человека (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, лл. 236-237.). Затем, в 1926-1927 годах, количество сотрудников СГУ продолжало уменьшаться. Динамика снижения количества сотрудников прослеживается по регулярно предоставляемым Правлением СГУ формам обязательной отчётности в органы исполнительной власти – «Талон расчётной ведомости для начисления страховых взносов с заработной платы, выплаченной в течение отчётного периода» и «Отчётная карточка № 3 по учёту труда в учреждениях»:

  • июль 1926 года – 50 чел.;
  • август 1926 года – 50 чел.;
  • сентябрь 1926 года – 49 чел.;
  • октябрь 1926 года – 41 чел.;
  • декабрь 1926 года – 41 чел.;
  • февраль 1927 года – 33 чел.;
  • март 1927 года – 33 чел.;
  • апрель 1927 года – 32 чел.;
  • май 1927 года – 33 чел.;
  • июнь 1927 года – 32 чел.;
  • июль 1927 года – 32 чел.;
  • август 1927 года – 31 чел.

(ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, лл. 107-111, 221, 281, 293, 345, 356, 408-412).

В 1926 году в составе Самарского Государственного университета существовал один факультет – Медицинский. В качестве обучающихся на нём числились 265 студентов. Из них на 4 курсе – 122 чел., на 5 курсе – 143 чел. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 314, л. 9об.). На 1926/1927 учебный год в СГУ остался только 5-й курс Медфака (Р-28, оп. 1, д. 314, лл. 322-323). На 1 сентября 1927 года на 5 курсе Медфака СГУ обучались 77 студентов (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, л. 559). Именно они и стали «последними ласточками» университета. В ноябре 1927 года ректор СГУ Е.Л. Кавецкий направил телеграмму на имя «Учёного секретаря Комиссии «Наука и научные работники СССР» АН СССР, Ленинград, Васильевский остров, Тучкова набережная, 2-А»:

«В ответ на Ваше отношение от 27-го октября с. г. за № 246 сообщаю, что в октябре месяце с. г. был последний выпуск врачей, и Медицинский факультет, а с ним и весь университет ликвидировался, заканчивается распределение имущества». Подписали – ректор Кавецкий, секретарь Молодцов (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 342, л.550).

Одним из направлений деятельности ликвидируемого СГУ в 1927 году была переписка с разными заявителями из разных концов страны. Все они интересовались условиями «поступления» в университет. И всем им одинаково корректно отвечал секретарь Правления СГУ Г.К. Молодцов.

Лучшим образом характеризует обстановку 1927 года вокруг закрытия СГУ ответ 28.01.1927 года Молодцова на запрос лекпома (лекарского помощника) Забегайло. На коряво-«изысканном» деловито-любезном волапюке Забегайле было сообщено следующее:

«Настоящим сообщаю, что в текущем 1926/1927 учебном году Самарский Медфак существует только в составе одного V курса, так как с 1922 года он постепенно ликвидируется и окончательный срок его ликвидации приурочен к 1 октября 1927 года. Правда, комиссия по восстановлению университета путём объединения ныне существующих в Самаре ВУЗов работает, но каковы будут реальные результаты работы сказать трудно. Главное, в Москве относятся несколько отрицательно к этому по чисто материально-финансовым соображениям. Самарский губисполком также воздерживается от официального заявления в смысле создания материальной базы для будущего нового Университета. И, если последняя не будет положена местным бюджетом, вероятнее всего, Университет не будет восстановлен. В силу всего вышесказанного я воздерживаюсь от дачи дальнейших объяснений по предложенным Вами вопросам: они отпадают сами собой. Впрочем, на всякий случай напишите подобный же запрос в Университет летом текущего года; быть может, тогда общая ситуация будет более ясна, отвечу с удовольствием».
(ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 172).

В стародавних традициях «ного крохоборства» (на уровне «великой принципиальности») уже еле дышащий в 1926-1927 годах СГУ активно занимался вытрясанием из «должников» – бывших студентов – грошовых сумм за невнесённую в своё время плату за обучение в этом наипрестижнейшем учебном заведении. Суммы «долгов» впечатляют. 50 рублей. 30 рублей. 10 рублей.

В числе «должников» в 1926 году оказался будущий Министр здравоохранения СССР Г.А. Митерёв. Он задолжал альма-матер «долг» в сумме 10 рублей. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 372)

Будущему ректору Куйбышевского мединститута В.А. Климовицкому 30.07.1926 было направлено грозное предупреждение о срочном погашении «долга» в 50 рублей с угрозой принудительного взыскания через суд (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, лл. 77, 78). Скрепя сердце, будущий ректор КМИ нашёл сначала 20 руб., потом ещё 10 руб., и, по-видимому, таки погасил «страшный долг». На копии уведомления в его адрес стоят рукописные пометки секретаря Правления СГУ Г.К. Молодцова: «Получено 20 руб.», «Получено по почте 20/VIII.1926 10 (десять) руб.».

Суровое предписание было направлено будущему доктору медицинских наук Н.П. Шихобаловой:

«Врачу Шихобаловой Н.П. Правление С.Г.У. просит озаботиться погашением оставшегося за Вами долга за правоучение в сумме 30 руб., не доводя дело до суда». (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 337, л. 225).


Судя по напористости взысканий «долгов», складывается впечатление, что буквально каждая копейка, стрясаемая «со злодеев-должников», немедленно шла на личное потребление (зарплаты) боссов таявшего на глазах университета. (Ничего не напоминает, как в Фонде капиталистического ремонта?).

Финальный этап исчезновения СГУ охватывал период с марта по ноябрь 1927 года.

11 марта 1927 года вышестоящая московская инстанция – Главное управление профессионально-технических школ и высших учебных заведений (Главпрофобр) Наркомата просвещения РСФСР – направила в СГУ распоряжение о его окончательной ликвидации с 01.07.1927 года, «после какового срока никакие средства не будут отпускаться на содержание университета» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, л. 1). Авторами документа являлись его подписанты – начальник Главпрофобра (и одновременно заместитель Наркома просвещения РСФСР) И.И. Ходоровский и заведующий отделом высших учебных заведений Главпрофобра Н.И. Челяпов. Оба, кстати, убиты в ходе бессмысленных «Ежовских» репрессий 1937-1938 годов.

После получения директив «из Центра» в Самаре предписывалось образовать Ликвидационную комиссию Самарского Государственного университета (а ещё говорят, что «Нельзя дважды войти в одну реку», даже трижды можно). В её состав предполагалось ввести представителя Самарского губисполкома (председатель Комиссии), представителя Наркомпроса РСФСР в лице заведующего Самарским губотделом народного образования (Я.И. Чаплыгин), ректора СГУ (Е.Л. Кавецкий), представителя Астраханского медицинского института, а также представителя Самарской Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ). На комиссию возлагались задачи распределения имущества СГУ между «учреждениями Самары» и Астраханским медицинским институтом, а также привести в порядок делопроизводство и отчётность ликвидируемого университета. Всю работу по ликвидации СГУ поручалось закончить к 01.07.1927 года, после чего надлежало к 01.09.1927 года представить отчёт о проделанной работе. По каким основаниям одним из «наследников» университета московскими властями был назначен Астраханский мединститут, архивными документами не устанавливается.

Самарская губернская РКИ сразу же – 21.03.1927 – самоустранилась от работы в Ликвидационной комиссии по той причине, что «подобная работа в функции РКИ не входит». Подписал такое решение заместитель заведующего губернской РКИ К.С. Нефёдов. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, л. 2).

С марта 1927 года до окончательного закрытия СГУ в конце 1927 года председателем его Ликвидационной комиссии являлся 2-й заместитель председателя Самарского губисполкома «крестьянский выдвиженец» М.Я. Ещёркин. Он присутствовал на её заседаниях в качестве председательствующего, участвовал в выработке и принятии принципиальных решений. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, лл. 39, 117-118). Ещёркину впоследствии сильно повезло: в 1938 году его не расстреляли, а «влепили», как «врагу народа», всего 10 лет сталинских концлагерей.

Параллельно с Ликвидационной комиссией СГУ функционировала также внутриуниверситетская «Комиссия по распределению имущества ликвидируемых кафедр». Её возглавлял член Правления СГУ К.В. Ильменский (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, л. 181).

На раннем этапе работы Ликвидационной комиссии по решению Главпрофобра предполагалось распределить имущество закрываемого университета между «учреждениями Самары» и Астраханским медицинским институтом. Однако, самарские инстанции выразили недовольство такой делёжкой и потребовали исключить Астраханский мединститут из числа наследников имущества СГУ. Главным их аргументом было то, что изначально при создании СГУ его материальная база формировалась исключительно из местных фондов и источников, и делить оставшееся без хозяина добро с несамарской организацией было бы неправильно.

Доводы самарских интересантов были услышаны «наверху». 13 мая 1927 года Главпрофобр своим постановлением изменил своё изначальное решение о передаче части имущества СГУ Астраханскому мединституту и заменил его на местную структуру – Самарский медицинский техникум. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, л. 64). Тогда же, в мае 1927 года, представитель астраханского института (профессор А.Л. Огородников), буквально под улюлюканье довольной самарской общественности, был освобождён от участия в работе Ликвидационной комиссии СГУ. Вместо него в состав комиссии вошёл новый заведующий Самарским Губздравом А.О. Бельский. (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, лл. 44, 64; д. 342, лл. 564-565).

По различным актам в 1927 году разным медицинским и учебным организациям Самары были переданы остающиеся в СГУ материальные ценности – приборы, инструменты, колбы, банки-склянки, микроскопы, меланжеры, книги, научные пособия и многое другое. В числе получателей университетского имущества (кроме медтехникума) были многочисленные организации и учреждения Самары: Самарский физиатрический институт, Самарское «Общество взаимопомощи жен медработников», уже заявившее о своих притязаниях при неудавшейся попытке закрытия СГУ в 1923 году Самарское «Общество археологии, этнологии, истории и естествознания» и другие большие и малые структуры.

По личной просьбе ректора СГУ Е.Л. Кавецкого ему была продана находящаяся в его временном пользовании мебель, которая, к слову сказать, «многократно ремонтировалась ввиду её ветхости» (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 349, л. 248).


Особый предмет для размышлений – избирательная любовь большевистских властей к медицине – практической и научной. Почему, по каким соображениям из всех направлений научной и учебной работы СГУ для последующей жизни осенью 1923 года было выбрано именно медицинское, а не физико-математическое и не педагогическое? Современные сервилисты, привыкшие обращать в пропагандистские «30 сребреников» любое дуновение ветерка, уверенно ответят на поставленный вопрос: «Ну, так всё правильно! Надо было лечить народ! В условиях постоянных эпидемий народные интересы, в первую очередь, требовали расширения форм медицинского обслуживания населения, и так далее, бла-бла-бла».

Ой-ли? Об абстрактном ли «народе» пеклись советские власти, выбирая для продолжения существования одно лишь медицинское направление? В стране, где с допетровских времён власти злобно и последовательно гнобят, угнетают, травят и изничтожают «своё» население, в такие сказочки поверить просто невозможно.

Более реалистичным представляется иное объяснение сохранению Медфака СГУ после 1923 года. Войны и Революции постепенно уходили в прошлое, а на первое место в стране, как водится, выходило пресловутое российское «умение жить». Народившийся ещё при жизни В.И. Ленина «новый» класс угнетателей – коммуно-большевистская Номенклатура (это не я придумал, а «всякие Джиласы с Восленскими») всё больше и больше, с каждым днём проникался заботой о собственном здоровье. Общеизвестна трепетная страсть советских и российских властителей к сохранению собственного здоровья. И это касается не только «великих» вождей «из Центра», но и начальничков губернского масштаба. Именно ради долголетия и самочувствия персон из Номенклатуры и развивалась советская медицина. А вовсе не ради абстрактного «здоровья нации».

Зададимся вопросом, насколько обоснованным было скукоживание СГУ до размеров отдельно взятого факультета (Медицинского), а главное, не следовало ли тогдашним властям проявить чуточку больше усилий для продолжения его существования. Не совершили ли тогдашние власти промах, допустив сначала ликвидацию всех немедицинских направлений научной и учебной работы (осень 1923 года), а затем и полную ликвидацию университета осенью 1927 года? Именно в таком ключе поют свои скорбные песни современные воздыхатели об ушедшем в область преданий Самарском Госуниверситете. Может быть, они правы?

И, как всегда, при решении такого рода «больных» вопросов главным фактором является соотношение между затратами и результатами. Между вложениями и полученным эффектом. Затраты на содержание СГУ были астрономическими. А вот результаты…?

На пике своего расцвета, в 1920-1921 годах, СГУ представлял собой довольно громоздкую структуру. На пяти факультетах (Социально-историческом, Физико-математическом, Медицинском, Агрономическом, Рабочем) обучались 3007 студентов при 66 профессорах (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 656, л. 2). На одном только Педагогическом факультете, созданном в ходе административно-структурной реформы СГУ в сентябре 1921 года, на 5 отделениях учились 804 студента. Премудростям наук их обучали 33 профессора, 39 преподавателей, 49 научных сотрудников (там же, л. 31об). И это, подчёркиваю, на одном лишь Педфаке.

О масштабах разросшегося до неприличия СГУ свидетельствует впечатляющий «Список сотрудников СГУ, получающих паёк от университета» того периода. «Список» не датирован, но по наличию в нём отдельных деятелей его можно датировать – «после апреля 1921 года», когда в Самару прибыл Н.С. Лыкошин, и «до смерти К.И. Котелова» 17.02.1922 (ГАКО. Ф. Р-28, оп. 1, д. 656,лл. 11-17). В списке (внимание!) одних только «научных» работников 466. После № 466 идёт внушительный перечень работников «ненаучных» – «инструкторы» по переплётному делу, по столярному делу, сторожа, дворники, печники, рассыльные, уборщицы, чернорабочие и так далее. Вверху очереди, разумеется, университетская «элита» – 57 профессоров, профессорская когорта во всём своём великолепии. Затем идут «просто» преподаватели, ассистенты, лаборанты, библиотекари, и так до № 466.


Давно подметил такую вещь: в часто приводят некие цифры без сопоставления величин. Как правило, это делается заинтересованными людьми, и не ради того, чтобы осветить некое явление, а для того, чтобы тупо скрыть правду жизни. Это я не о ситуации с СГУ, а как о некоем общем моменте. А ведь именно сопоставление, сравнимость дают представление о масштабах того или иного явления, о его общественно-политической значимости, будь то количество съеденных населением булочек или же цифры утрат в ходе недетских стрельбищ. Сама по себе, «голая цифирь», выданная «на-гора» в одностороннем порядке, мало что значит. Ну, в таких ситуациях всякий раз разум и логика подменяются набатом, и делается это, опять же, явно не бескорыстно, а с умыслом.

Много это или мало – 466+ сотрудников в одном только учреждении? Приведу для сопоставления штатную численность монстра социалистического землепользования – Средневолжского краевого земельного управления. Его штат на 11.04.1934 года насчитывал 464 человека (ПАКО. Ф. 1141, оп. 6, д. 7, лл. 126-128, Постановление Средневолжского крайкома ВКП(б) «О реорганизации земельных органов края»). Одних только «управлений» семь: Зерновое, Льно-коноплеводческое, Плодо-овоще-картофелеводческое, по лесонасаждениям и защите лесов, Животноводства, Коневодства, Ветеринарное. В управлениях – отделы, подотделы, сектора и прочие структурки. И надо учитывать разницу между «краевым» и «губернским» уровнями: то, что «положено» краю, не «положено» губернии.

Опять же, ради сравнения проанализируем, в каком контексте общей ситуации в стране существовал великан системы большевистского госуправления – Средневолжское КрайЗУ? В апреле 1934 года, согласитесь, ситуация в стране и обществе в финансово-материальном плане «немного» отличалась от 1920-1923 годов. Ценой великих человеческих жертв к 1934 году худо-бедно удалось создать всеобщую иллюзию «процветания». Плюс пропаганда, скорее поздно, чем рано, вкурила, чего от неё, собственно, ждёт власть, и горой стояла за всё, что ей подкидывали «сверху». В начале 20-х годов такого не наблюдалось. Да и пропаганды в том виде, в каком она существовала в 1934 году, можно сказать, не было. В 1934 году страна и её правители могли себе позволить «чуточку» больше, нежели десятью-пятнадцатью годами ранее.

Для полноты картины сопоставимой численности величин можно также привести численность на сентябрь-октябрь 1935 года Управления НКВД СССР по Куйбышевскому краю. В нём одних только коммунистов (без беспартийных) было более 500 человек (ПАКО. Ф. 1141, оп. ХХ, д. ХХ0 – Акты проверки партдокументов; 1935). Ну, НКВД это, вообще, «страна в стране».

И вот, в 1920-1921 годах, в преддверие «Великого голода в Поволжье», в бедствующей, заживо гниющей в архаике и деградантстве стране, в утопающей в нищете и безнадёге Самаре расцвёл вот такой оазис материального благополучия для избранных – Самарский университет. Даже не принимая в расчёт сугубо материальные факторы (ограниченность финансовых средств, скудность материальной базы и денежных фондов), заметим, что Советская власть и по идеологическим резонам не могла допустить такую несправедливость: почему одним гражданам Республики выдают и продпайки, и дрова, и шмутки, и калоши, а другие натурально голодают? А главное, за что? За какие заслуги?

А вот «заслуги» – весьма дискуссионный момент. Тут нельзя ограничиться «голой» фразой типа «дармоеды, ни за что получали материальные блага», а надобно привести веские аргументы.

В период существования СГУ его боссы из «ректорских сфер», не говоря уж об опекунах из «верхов власти», отлично понимали простую истину: для того, чтобы оправдать сам факт весьма затратного существования этого учреждения, следует обосновать его некими «научными достижениями» и «свершениями». А если их не существует в реальности, то в лучших традициях Всероссийской Показухи (то есть, создания видимости благополучия, и вообще, позитивной деятельности) их следует либо выдумать, либо уже имеющиеся «свершения» и «достижения» раздуть до максимальных размеров. «Сделать слона из мухи», – так говорят. Рассмотреть вопрос и «увидеть саму жизнь», а главное, преподать её, так сказать, немного «под иным углом». В несколько ином ракурсе, в другом свете.

Сказано – сделано. В обязательном порядке всем «учёным» СГУ в 1919-1923 годах предлагалось заполнить типовую форму – «Индивидуальную анкету». В ней бесхитростно, я бы даже сказал «по-детски», в пункте 12 формулировался простой вопрос: «Разработкой какого научного вопроса вы заняты в настоящее время». И уж тут наступала очередь фантазии самого анкетируемого: в первую очередь, именно он сам (а не боссы СГУ и их покровители из органов власти) был заинтересован в том, чтобы обосновать своё пребывание у кормушки СГУ. Тут уж изгалялись, кто как мог.

Да, спасибо, я в курсе. Современные исследователи деятельности СГУ прилежно рассказывают о «великих делах» его в тую эпоху. Сотрудниками СГУ читались доклады один за другим. Тематические семинарии под руководством профессоров коптили на полную катушку. Проводились экскурсии и по губернии, и по всей России. Давались лекции всем желающим в летних театрах. Всё это было! Кухня шкворчала, как могла, пытаясь изобразить некое «поступательное движение». Невольно вспоминается цитата из юморески 70-х годов Аркадия Райкина: «Я пел! Я свистел! А она смотрела мне в рот».

Заполненные «Индивидуальные анкеты» скрупулёзно подшиты к личным делам сотрудников СГУ, если не на 100 %, то уж на 90 точно. Вследствие чего мы, благодарные потомки из «Прекрасного далека», можем оценить величие «научного подвига» подвижников науки той эпохи. Ведь именно они дали мощный импульс для изумительного расцвета технологий, изобретений, инноваций, свершений нынешней России. Связь прямая. Стоит ли удивляться тому поистине феерическому расцвету технологий, достижений, открытий и изобретений, который наблюдается в России XXI века? Они непосредственно произрастают из великолепия научных озарений столетней давности. И удивительно было бы, если бы итоговая картинка была иной.


[ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕКСТА ВРЕМЕННО ОТСУТСТВУЕТ]





Размещено 07.12.2023 года


Даты написания настоящей статьи:
11.03.2023
21.03.2023
05.04.2023
22.04.2023
28.06.2023
02.07.2023
08.09.2023
09.11.2023
23.11.2023